Арифметика была проста – их четверо: Тортуга, Берсерк, Линц и Полуостров. Такой компанией, как правило, они и выходили на задания. Хорошо спетая такая компания, хоть каждый из них и ненавидел своих товарищей.
Взять хотя бы Берсерк. В свое время она была пилотом ВВС и сражалась в небе над Ираком три с половиной года. Потом ее сбили, и ее «Кречет», ее боевой конь, разорвался миллионом горящих осколков. Она успела покинуть кабину, но взрывной волной Берсерк буквально размазало по бесконечным пескам пустыни. Ее позвоночник раскрошился на части, а травма передних долей мозга, казалось, ставила крест на ее пусть даже парализованной жизни. Но она выжила. Более того – через четырнадцать месяцев лечения и реабилитации она начала ходить. Только вот в ВВС ее обратно не взяли – ее списали в запасники, да и управлять самолетом Берсерк больше не могла: поврежденные ткани в ее голове рассосались и теперь на рентгене в той области сияли чернотой беззвездной арабской ночи массивные дыры. Она не потеряла способности здраво мыслить, но не переносила теперь перепады давления и страдала от жутких мигреней. И еще – она не могла больше рационализировать поступки других людей. Хватало какого-то совсем маленького намека, и ярость застилала ей глаза. Поэтому-то ее и прозвали Берсерк – приходя в неистовство, она, не отдавая себе в этом отсчета, могла превратить своего мнимого обидчика в мокрое место. Более-менее научившись жить со своей болезнью, она стала большим экспертом в анатомии человека.
Одной из самых главных функций мозга, по ее словам, было банальное торможение – торможение тех порывов, на которые толкает тело гормональный коктейль, вырабатываемый надпочечниками или чем-то. Трус – это человек, у которого просто-напросто очень хорошо работают передние доли мозга. У Берсерк этих долей не было. Страха она не знала.
А еще она никого не любила, но эту свою особенность объясняла не травмой, а тем, что все мужики – козлы. Конкретно этих троих она не любила потому, что Тортуга разбил ей сердце, Линц был фанатичен и безумен, а Полуостров внушал ей какой-то потусторонний страх. Но Тортуга называл ее красивой женщиной, а красивая женщина в его лексиконе – это та, которая дает всем. И Берсерк была красивой женщиной, поэтому, вероятно, у практически каждого имперца был одинаковый набор венерических заболеваний.
Тортуга ненавидел остальных, потому что Полуострову должен был перманентно и помногу, с Линцем их разделяла этническая пропасть, а с Берсерк все было сложно, потому что с женщинами иначе и быть не может.
Что касается Полуострова, то он был человек загадочный. Азиат и немного мистик, он, казалось, балансирует на грани мира материального и его наркотических галлюцинаций, где он дружит с потусторонними существами и получает от них указания уничтожать и веять по ветру пепел. Полуостров – единственный из всех, кто имел за плечами высшее образование. Он был химик и знал, как из подручных средств и скотча сделать взрывчатку, кислоту или выдержанный на опилках самогон. Ненавидел ли он остальных – никто не брался говорить наверняка. Сам он на эту тему не распространялся, но когда Тортуга раз попробовал припугнуть своего кредитора, Полуостров выплеснул ему в лицо какую-то жидкость, отчего Тортуга на двое суток потерял зрение. Больше Полуостров никого не калечил, но за ним закрепилась репутация человека, который не ведя бровью может пустить невинному человеку кишки.
А вот за Линцем такой славы не наблюдалось. Линц был человек мировой. Он уже примерил на себя венец мессии и ему понравилось. Он вел себя так, будто стрелы и пули навредить ему не могли, а в рукопашную схватку с ним никто не ввязывался. Ибо чревато, потому что вблизи линцова аура мира и спокойствия на поверку оказывалась припорошенным улыбками безумием. Линцова идейность быстро стала притчей во языцех. Практически любой разговор с ним плавно перетекал в устье чистоты нации. Устье становилось бушующим потоком, который оканчивался бескрайней громадой водопада, грохотавшего цитатами Ницше. Оглушенные собеседники никогда больше не возвращались. Линц нес свет познания дальше и сек всякий колос, выбившийся из стройного ряда жатвы. Линц ненавидел других, но был милостив. Ибо царство его еще не пришло.
- В прошлый раз мы принесли оттуда четыре кочана капусты.
- Четыре кочана капусты?
- Заброшенное поле. Черт его знает, кто вздумал выращивать там капусту, но поселений рядом не было.
Тортуга отмахнулся от вившейся вокруг него мошкары и протянул:
- Полуостров поймал там пару змей. Пресноводных, что интересно, хотя воды рядом тоже нет.
- А ты у нас, значит, эксперт по змеям?
- Мы кувыркались с тобой достаточно долго, чтобы я им стал.
Берсерк его не услышала, потому что смотрела на Линца. В ушах у нее были блокаторы звука, иначе ее раздражало бы все подряд, и всем, кому не повезло оказаться в непосредственной от нее близости, было бы очень худо. Она читала по губам. Если она смотрела, она ничего не слышала.
Филипп вышел вперед и стал смотреть по сторонам.
Хлеставший два дня подряд дождь сменился назойливой моросью, нетипично холодной для этого времени года. Песчаная почва под ногами не могла уже впитывать влагу, поэтому четверка то и дело проваливалась в неглубокие вязкие ямы. Этот пустынный край в свое время был населен мелкими фермерствами, о чем свидетельствовали раскрошенные остатки дорог и временами попадающиеся остовы хозяйственных построек. За те несколько раз, что Линц был здесь прежде, он ни разу не видел ни людей, ни пустые дома, бывшие некогда жилищем местных. Воистину пустынный край.
Но здесь были поля и некоторые из них все еще плодоносили. Однажды летом они нашли грушевое дерево и объелись кислыми зелеными плодами. Потом дерево кто-то спилил, а на четко срезанном пне лежала прижатая камнем записка с одним лишь словом: «Отсосите».
- Эх, если б знал, подавился бы, но все дерево б обглодал, -  повторял потом Тортуга.
Он же нашел здесь в прошлый раз возделанные поля. Капуста – не груша, сама по себе не растет. Где-то здесь жили люди, хотя в имперских картах этот сектор был мертв.
- Думаете, у них есть огнестрельное оружие?
- Было бы, они б нам давно уже отстрелили яйца.
Тортуга выругался и вытянул ногу из очередной вязкой ямы.
- Ну, это мы еще посмотрим.